Молчанов Андрей - Перекресток Для Троих
Андрей Молчанов
Перекресток для троих
ИГОРЬ ЕГОРОВ
Проснулся я рано, хотя за последние полтора года мог спать до «каких
влезет». Но я торопился жить. Те, кто был в армии или в тюрьме, поймут меня без
труда.
Встал. Мягкая подушка, стеганое одеяло... Блаженство. Даже госпиталь ни
в какое сравнение не идет, хотя больничная кровать после казарменной
попервоначалу мне тоже показалась чем-то вроде райского ложа.
В госпиталь я угодил по собственной дурости: врач, инспектировавший нашу
роту, спросил, щупая мой живот: «Жалоб нет?!» Я сказал, ради хохмы, кажется,
будто болит в левом боку. «Часто?» — «Часто». — «Та-ак!» Врач, как выяснилось
позже, был окулист. И, видимо, сознавая свою некомпетентность в области
внутренних дел человеческого организма, решил экскулап подстраховаться,
благодаря чему через три дня в роту прилетела радиошифровка, и я в приказном
порядке угодил в госпиталь. На обследование. С подозрением на хроническую
дизентерию, которая, как мне разъяснили компетентные лица, зачастую протекает
без видимых расстройств в интимных отправлениях.
Разъяснения подобного рода я воспринял критически, диагноз категорически
опротестовывал, но мне приказали не рыпаться и упекли в инфекционное отделение.
Месяц сидел под замком. Уколы. Лекарства. Тоска. Если бы не медсестра, вообще
бы увял от скуки. Только медсестра верила, что я здоров. Потом сообщили, что
вылечили, и отправили для дальнейшего прохождения службы. Но это — дела
минувшие...
Я долго стоял у окна, созерцая с десятого этажа панораму родного
микрорайона: однообразную пустыню серых коробок зданий и хилых саженцев,
черными раскоряками торчавших на зимней, покойницкой белизне условных газонов.
Затем перевел взгляд на стул: там висела новая темно-синяя рубаха, поверх нее —
рыжие, в мелкий рубчик вельветовые штаны, поверх штанов — пушистые, сшитые
концами носки — все только с прилавка.
Это постаралась маман. Маман моя — прелесть. Да и папаша нормальный
мужик. Оба — переводчики. Мать — с английского и на английский, отец — то же
самое, только по-испански.
Вспомнился вчерашний вечер, встреча, когда в шинели я ввалился в родимый
дом: ахи, поцелуи, праздничный, хотя и наспех собранный стол: бутылка мадеры,
салаты, огурчики, икра... Папашины наставления, недоверчивый взгляд его поверх
очков: ты должен чего-то такое... короче, чтоб не пришлось краснеть, прочая
ерунда... Он меня всю жизнь наставлял на путь истинный. И вроде наставил:
окончил я вечернее отделение радиофака, стал инженером, отслужил вот и в армии,
и анкета моя никакого злокачественного интереса у закаленных жизнью и
подозрениями кадровиков вызывать не должна. С кадровиками же предстояло
столкнуться в ближайшее время, поскольку главным вопросом для меня сейчас был
вопрос трудоустройства.
Идти на прежнее место не хотелось, необходима была перемена, вообще
после армии влекло к новой жизни, но новая эта жизнь представлялась покуда
расплывчато. Что касается прошлого места службы, то было оно в принципе ничего:
трудился в конструкторском бюро, в лаборатории, проектирующей запоминающие
устройства, то есть магнитофоны. Но, конечно, не для «Йес, сэр, я кэн
бугги-вугги» и монологов комиков, а для записи цифровой информации. Начальник у
нас был демократ, толковый малый; коллектив дружный — ни дураков, ни
склочников, но угнетал фон,— бесперспективности полнейшей... Насчет фона папаня
мой жизнерадостный выдал как-то: пиши диссертацию. Ну да, совет слепого
дальтонику. Во всем КБ, а это пятьсот че
